Там моя Сербия!

Библиотека - Книги

 

Там моя Сербия!

Иеромонах Роман. Путевые заметки, Минск 1999

 

Иеромонах Роман, известный православный поэт и песнопевец рассказывает о своей поездке в Сербию с 28.V.99 по 6.VII.99.

А нелюди все бомбят. Смерть раскинула черные крылья над Сербией. Погибают старики, женщины, дети. Погибают в домах, на площадях, в больницах, во чреве. Народ возмущается, протестует, молится. А пятая телевизионно-газетная колонна, словно изгаляясь над святым народным гневом, показывает дележку стульев и портфелей иудушек-правителей, и в конце, перед спортивными новостями, что-то мямлит о Сербии. Вот генеральный представитель полуразваленного президента России (разжиревший на людской нищете эдакий нью-Пересвет) совершает свои привычные пресмыкательские вояжи там и сям сдавать Россию и Сербию. Безумная, безумная эпоха!

 

А мы живем в безумную эпоху
Под игом отщепенцев и иуд.
Златой телец. Насилие и Похоть
Треглавым змием пожирают люд.

Правитель слаб, совсем утоп в стакане,
Чужой бедой не омрачит чело,
Безмолвствуя братушкам на Балканах,
Воюет за седалище зело.

Но в битве сей не только он умелец:
За океаном, на другом краю,
Служитель тьмы — верховный Извращенец
Огнем и смертью держит власть свою.

Стальные птицы клювами стальными
Уничтожают братский наш народ.
Россия! Встань! Ужель смолчишь и ныне?
Не оборвешь стервятников полет?

 

Нет, не встала. Разве с таким грузом хапуг, иуд встанешь? Бедный, обманутый народ! Но не ты ли выбрал свою беду, не сам ли отошел от Истины?

А бомбежки все усиливаются. Больно за Сербию, больно и стыдно за Россию. Милошевича призывают к суду, Клинтон с глазами валютной проститутки словоблудствует о правах человека. Гнусная Кобрайт не вылезает из правдолюбцев. Современные печальники вселенной! Нет сил ни смотреть, ни слушать. Нутро полно одним словом —

Анафема!

Порядок Новый вероломством славен,
Продажность и холуйство с ним в ладу:
Убийцы словоблудствуют о Праве,
А жертвы призываются к суду.

О Сербия! Душа моя готова
В дружине братской за свободу стать:
Кто разлучит нас от Любви Христовой,
Когда нас убивают за Христа?

Мир обречен, оправдывая бойню!
Ни совести! Ни чести! Ни стыда!
Пришла пора — в неволе жить достойней,
Чем жить на воле под пятой жида!

Америка! Служительница ада!
Твои деянья — на твою главу!
Держава зла! — Одна тебе награда —
Узреть геенский пламень наяву!

Не говори, что с сильного не спросят.
Есть Божий Суд! К Нему себя готовь.
Тебе осталось мало спидоносить.
Анафема — несущей Смерть и Кровь!

28 мая 1999 г.

Все! Отслужу на Троицу и начну готовить визу. О своих намерениях сообщаю в Кишинев тишайшему протоиерею Антонию. Бурная ответная реакция:

— Быть такого не может! Исключено! Только вместе!

— Вместе-то вместе, но у Вас жена, ребенок, случись что...

Ни о чем и слышать не хочет. Предлагает ехать через Молдавию, Румынию. Взамен на свое согласие беру слово, что он будет сидеть дома. Но голыми руками молдавских батюшек не осилить:

— Даю слово, но Вы его можете и вернуть!

На том и порешили.

Минский режиссер Юра, водитель Алексей и я едем в Сербское посольство. На заднем сиденье лежит очумевшая от жары белая то ли крыса, то ли собака — бультерьер. Язычник Алексей грозится помолиться своему богу Яриле, чтобы тот показал Америке кузькину мать. Спрашиваю, кто еще едет с нами.

— Еще двое — отзывается Юра, — писатель и оператор.

— Она тоже — кивает в сторону собаки Алексей, — не на кого оставить. Пять человек, да еще с милой собачкой — начало многообещающее.

Вот и посольство. Просторный лифт поднимает нас на третий этаж. Там, в небольшой комнатке, быстро заполняем бумаги. Подаю паспорт с вложенными долларами (плата за визу). Сербский чиновник молча ставит штамп, также молча возвращает паспорт. От денег, несмотря на мои бурные протесты, отказывается. Видно, как он тяжело переживает за свою оставленную всеми Родину.

Возвращаемся в приподнятом состоянии: через день-два — выезжаем. Срочно упаковываю иконки, крестики, книги, кассеты. Обзваниваю близких, знакомых в Киеве, Полоцке, Петербурге, Москве: прошу помолиться. Встречаюсь с верующими. Со слезами на глазах говорят, что готовы принять сербских детей, просят вывезти их от бомбежек.

Вечером звонит Юра:

— Батюшка, просим прощения, поездка задерживается: нужно получить кое какие документы, а писатель еще не оформил загранпаспорт.

— И на сколько задержка?

— Как только уладим, так сразу. Придется подождать.

Ожидание затягивается. А эти твари все бомбят. Готовятся к наземной операции. Нужно срочно ехать, а то еще не выпустят. В последний раз звоню попутчикам, говорю, что ждать больше не могу, заказал билет на поезд. Если они не соберутся — пусть едут без меня.

Досиделся! Бомбежки прекратились. Слава Богу, конечно, но какой ценой! Косово отдано! Осталось туда войти туркам, и подноготная бойни вылезет наружу. Ехать — не ехать? Появляться сейчас там — как из кустов выныривать: запоздалая поддержка — не поддержка. Не ехать — зачем было звонить, прощаться? В таком вот смущенном и невеселом состоянии забираюсь в поезд Минск-Кишинев. Провожающие также грустны, но по другой причине: просят беречь себя. Оно и понятно, никто не знает, что там впереди.

Вот и белорусские пограничники, таможенники. Потом будут украинские, молдавские. Наплодили президентов, дебильные границы, а народ нищает, да нищает, что очень на руку сердобольной Америке — может выбросить очередные “ножки Буша” (так народ прозвал куриные окорочка) взамен на определенные политические уступки: изберете этого президентом — будут и “ножки” и “зелень”, изберете кого хотите — не будет ни ножек, ни финансов. Наглость жутчайшая! Мы же не суемся в их дела, пусть голосуют за любую обезьяну.

— Куда едете? — надменно вопрошает украинский пограничник.

— В Сербию.

— В Сербию? — возвращает паспорт, и уже уходя, с раздражением — вас только там не хватало!

Молча думаю об ущербности самоуверенного парубка в военной форме. С такими-то плечами рыться в чужих сумках, да еще судить священника, пытающегося хоть как-то поддержать братьев сербов!

— Хамло! — отзывается с верхней полки отставной морской капитан. Он лежит в одних плавках, лениво помахивает газетой, — никакого воспитания! Кстати, только у них эти идиотские декларации, нигде больше нет. Перевод бумаги.

Словоохотливого капитана поддерживает пожилая молдаванка. Поезд медленно трогается.

Молдавия. Несколько дней носимся по раскаленному Кишиневу, ищем канистры для бензина. Объездили все магазины — бесполезно: в Молдавии давно уже ничего не производят. Наконец, на базаре скупаем последние пять канистр, загружаем постельные принадлежности, продукты, книги, личные вещи в багажник — завтра выезжаем.

13 июня. В приютском Храме отслужили молебен с Акафистом, Божественную Литургию. Наскоро обедаем, благословляем пришедших, и вот уже, минуя дорожные выбоины молдавской столицы, несемся в сторону Румынии. Благополучно пересекаем румынскую границу. Нигде, кроме бензоколонок, не делаем остановок. Вечером прибываем в Бухарест. Заночевали у Михая Лари — нашего общего знакомого.

14 июня. Прибыли в Сербское Посольство. Решается участь нашей поездки: если отцу Антонию не откроют визу — придется с позором катить обратно. Сербский чиновник — типичный секретарь комсомольской организации — выдает первые горькие пилюли:

— Сохрани, Бог, чтобы сербов кормили греки, а защищали русские.

Говорит пренебрежительно, с ухмылкой. Высказавшись, куда-то надолго исчезает.

— Его молитва услышана, — оборачиваюсь к попутчику, — сам-то явно не из окопов.

Тот также расстроен и обескуражен. Наконец наш обличитель возвращается, не глядя протягивает заштампованный паспорт. Слава Богу и за это. Главное — путь открыт.

— Нужно взять хлеба побольше, — говорю отцу Антонию, — не знаем, куда едем, все может быть.

Тот согласно кивает. Румыны с интересом наблюдают за двумя священниками, загружающими в багажник пакеты с батонами. Один вопрос решен. С дизтопливом будет посложнее. В приграничном городке полностью залили бензобак и пять канистр. Кто-то из водителей сообщает, что через румынскую границу пропускают без всяких канистр: многие приграничные жители приторговывают бензином — заливают бак, опорожняются на сербской стороне и тут же дуют обратно за следующей порцией. Подошедшая женщина радует еще больше: через границу разрешают выезжать только по одному. (Приготовился идти пешком). Взывая к Божией Матери, двигаемся к границе. Длиннющая очередь из автомашин. Опасения наши усиливаются.

— Тут можно проторчать не один день, — думает вслух рассудительный молдавский батюшка, мягко подплывая к пропускному пункту.

Местные бизнесмены остаются позади.

— Сказать им про бензин, не сказать?

— Хуже будет, — говорю ему, — если найдут сами. А не найти не могут. Лучше попросить — всюду есть люди.

Выходим к румынским пограничникам, таможенникам. Те оказались на высоте: увидев священников, благожелательно поздоровались, подошли к багажнику.

— Мы едем по монастырям, запаслись бензином. Тут личные вещи.

Понимающе улыбаются, просят помолиться. Отец Антоний благодарно оставляет им бутылку молдавского самодельного кагора, просит меня дать свою кассету (что я с удовольствием исполняю) — едем через Дунай по огромному мосту.

Вот и сербские пограничники. Простые молодые парни. Обычно они конфискуют канистры с горючим, но нас пропускают. Платим за страховку автомашины и ...

Здравствуй, Сербия! Ощущение, как будто въезжаем в родные края. Настроение праздничное, возвышенное. Едем пустынной горной дорогой вдоль Дуная. Очень красиво! Горы, вода, буйная растительность. Возникающие частые туннели всякий раз заново окунают нас в первозданный Божий мир. Обилие вспыхивающих и гаснущих таинственных искорок — светлячки. Мой друг, как всегда давит на газ, пытается успеть в Белград до комендантского часа. Уговариваю заночевать где-нибудь возле Дуная. Долго ищем место, но разве на такой скорости что-то выберешь? Вот уже и Дунай позади. Наконец, расположились в чистом поле, неподалеку от основной трассы. Развернули скатерть-самобранку, потрапезовали под звездами. Устраиваться на ночлег решили в более укромном месте, в сторонке от проходящих ослепляющих машин. Свечу отцу Антонию, (тот сдает задом) — машину заносит в кювет. Приехали. Как ни возились — выбраться не удалось, так, под углом в 45 градусов и заночевали.

15 июня. Рано утром пошел в ближайшую деревню за лопатой. Поражаюсь ухоженностью земли — кукуруза, пшеница, цветы. Останавливаю проезжающую машину. Втроем выталкиваем свою. Благодарим отзывчивого серба (бутылка молдавского вина), едем в Белград.

Проезжаем мимо пустующих бензозаправок — солярки нет. На трассе мало машин. Часто встречаются небольшие трактора. Техника старая — сказывается влияние войны. Места красивейшие, добротные дома и ни одного Храма. Изматывающая духота в обволакивающем все и вся тумане. Останавливаемся умыться возле бензоколонки. Подходит молодой парень. На шнурке вокруг запястья намотан нательный Крестик (грудь пустует). Завели разговор о положении Сербии. Спрашиваю:

— Почему так мало Церквей?

— Вот моя церковь! — указывает на свою машину.

Спешно прощаюсь с болящим автоприхожанином.

Едем дальше. В окружающих ладных постройках пытаемся разглядеть куполок или Крест. Тщетно. Не в этом ли главная трагедия Сербии?

Въезжаем в раскаленный, парной Белград. Разыскиваем Союз Писателей. Чистимся, приводим себя в порядок — заруливаем за ограду.

Нас приветливо встречают, проводят наверх. Передаю письмо из Союза писателей России. Полный пожилой толмач (профессор Драган Расткович Неделькович) переводит на сербский. Молча слушают, кивают, приглашают на кофе. Надымлено, хоть коромысло вешай. Но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Немного беседуем. Поэты, писатели дарят свои книги, визитные карточки. Чуткий профессор отводит меня в другую комнату — здесь не курят, по-хозяйски указывает на кресло:

— Извольте.

— Спаси, Господи.

Отец Антоний приносит домашнее вино, с молдавским радушием наполняет стаканы.

— Ваши конкретные планы? — потягивая вино, интересуется нечаянный наш покровитель.

— Хотим посетить монастыри, места бомбежек, может быть Косово. Профессор задумчиво покачивает головой:

— Нужна хорошая организация дела. Может мне удастся поехать с вами. Где вы остановились?

— Мы только приехали, — вступает отец Антоний.

Я тоже прошу не беспокоиться, сказав, что мы вообще ехали сюда, как на войну и никаких хлопот никому доставлять не желаем. Профессор добродушно улыбается:

— Вы могли бы остановиться у меня, но в монастыре, как священникам, будет удобней: и молитва, и служба под боком.

— Хвала, хвала, — благодарим по-сербски.

По пути к себе, новый наш знакомый приглашает посетить русский Свято-Троицкий Храм. Подъезжаем к огромной Церкви в честь Св. Марка. Нижняя его часть сплошь покрыта надписями (и антинатовскими, и секс-лозунгами). За ним — небольшой русский Храмик. Господин профессор требовательным хозяином стучит в решетку. Две пожилые сербки радостно отзываются на русское — Мир вам! Входим во дворик.

— Мы на Русской земле! — радостно возглашает отец Антоний.

Появляется настоятель Русского Храма. В подряснике, с болезненными шишками под бровями, настороженно всматривается:

— Есть письмо от митрополита Кирилла? С какой миссией прибыл? Как официальное или частное лицо?

Начинается! Русский за границей не может не порадовать. Ну почему не спросить документы, подтверждающие, что такой-то является иеромонахом, а не цыганским бароном республики Конго? Знай я о таких правилах, да кабы не спешка — привез бы письмо от Патриарха или митрополита Кирилла. Но как будто Патриарху или митрополиту больше заняться нечем.

— Как частное лицо.

— Тогда обратитесь в Российское посольство.

Положение глупейшее.

— Простите, я хочу, чтобы вы нас правильно поняли. Мы ни в чем не нуждаемся, и не просим вас о ночлеге, питании, финансах. Мы хотим посетить Русский Храм, который дорог мне не меньше вашего: я тоже русский человек.

На сербском вступает профессор Неделькович. После кратких переговоров нам разрешают зайти в Храм. Спаси, Господи, и на этом. Заходим в Храм. Иконостас зияет пустыми отверстиями: икон нет — во время бомбежек их вынули. Подходим к гробнице барона Врангеля, поем кодак “Со святыми упокой”. Оглядываем пустые стены, прикладываемся к аналойной иконе (Святая Троица), выходим. Благодарим женщин — ступаем за железную решетку. Настоятель даже не вышел попрощаться. Вспоминаю преподавателя по логике. Узнав, что я хочу поступать в семинарию, с сожалением посмотрел на меня:

— Страшна бюрократия, но нет ничего страшней церковной бюрократии.

Воистину так. Бумага больше человека. И бомбежки не вразумили! Борони меня, Бог, от казенной братии! Ваши Высокопреосвященства, помните об этом!

Профессор покачивает головой:

— Бюрократия. Таково наше Христианство. Иудеи всегда поддерживают друг друга, потому они и существуют.

Въезжаем в самый озелененный район Белграда. Где-то неподалеку резиденция Милошевича. Места активных бомбардировок.

Входим в дом господина Недельковича, знакомимся с седовласой Владанкой — его радушной супругой. Временная передышка от жары. Трапезничаем, беседуем. Хозяин звонит в монастырь, договаривается о нашем ночлеге. Просим не беспокоиться, но он неумолим:

— Если не примут там, мой дом — ваш дом.

Сопровождает в Свято-Введенский женский монастырь. Здесь его тоже знают.

— Он как благочинный, — смеется отец Антоний.

Нам отводят комнату. Появляется прихожанка Марина — высокая девица в платье, смущенно спрашивает, не тот ли я иеромонах? Профессору приятно, что меня узнают, улыбаясь, потягивает кофе. Слушаю рассказы о войне. Как одному священнику на Крестном ходе осколком снесло голову. Как однажды ночью были и бомбежки, и гроза, и землетрясение.

— Война какая-то была с гнильцой, — говорит Марина, — сколько ни бомбили — терпели. Как только посидели в темноте, без горячей воды — тут же возроптали, заговорили, зачем им Косово.

В разговор вмешивается послушница (по-сербски искушеньица) Елена, ведет нас на ужин. После ужина, вместе с переводчицей Мариной, показывает нам монастырь. Поражаюсь крупным голубоватым цветам, которые горками растут на клумбах. Такие же были и на Косовом поле.

16 июня. Среда. С раннего утра — в Храме. Стоим возле стасидии, слушаем утренние молитвы, полунощницу, часы, обедницу. Литургия совершается только по воскресным дням.

После завтрака беседуем с игуменьей Агнией, благодарим за прием — откланиваемся.

Искушеньица хочет показать приемную Патриарха. Указываю на отца Антония:

— Пусть он сходит. Он мне потом расскажет.

Отец Антоний протестующе машет рукой — входим в приемную. Искушеньица показывает иконы, работы золотошвеек, — огромную толстую книгу для автографов. На последней странице — теплые пожелания русского священника с устья Волги, и троих насельников Троице-Сергиевой Лавры. Смотрю на число — 30.03.1999 г. Время бомбардировок. Читаю с чувством благодарности и сожаления: сам-то опоздал.

Звонит наш профессор, ждет у себя. Заезжаем за ним и едем в Удруженъе книжевников (Союз писателей). Здесь, как всегда, накурено. В актовом зале полно народу. Профессор Неделькович привычною тропою идет в президиум, я пытаюсь сесть в заднем ряду. Повелевающий жест профессора (зовет к себе). Сажусь рядом с ним, достаю ручку, блокнот и со вниманием первокурсника записываю вчерашние события. Ораторы меняются. Говорят о НАТО, Макиавелли, об агрессии. Всматриваюсь в публику. Есть хорошие лица, но о воцерковленности говорить не приходится. Тлетворное дыхание Запада сделало свое дело раньше НАТО. Худенькие журналистки в обтягивающих лосинах пододвигают ораторам свои диктофоны. Кто жует жвачку, кто курит. Через час покидаем актовый зал, идем наверх в мир кофе и шливовицы. Разворачиваю карту Сербии, спрашиваю у подсевшего собрата по перу:

— Где монастыри?

Тот впадает в тяжкое раздумье. Понятно. Складываю карту. Подходит радиожурналистка Елица (родом из Косово), говорит о страшных событиях. В Косово арестован архиерей, сожгли монастырь, албанцы надругались над монахинями. Сколько убитых — неизвестно. Началось! Эта стервозная Америка бросилась исполнять сатанинские планы.

— Где русские? — со слезами спрашивает Елица.

— Что русские? — не выдерживаю, — мне стыдно сербам смотреть в глаза из-за иуд-правителей!

Впервые познаю — и бессилие рождает слезы. Отец Антоний потрясен услышанным — глаза на мокром месте, выходит успокоиться в другую комнату. Любица Мелетич подписывает книгу своих стихов — “Отцу Роману — в час ужаса!” Не может без слез говорить о случившемся. Спрашиваю, как добраться до Косово.

— Что вы! Вас там убьют!

Появляется наш опекун Драган Расткович:

— Я могу поехать с вами по монастырям. На три дня. Но в понедельник мне нужно вернуться в Белград.

Про себя строю планы: поездить три дня с профессором, пофотографировать дела рук натовских бандитов, отправить профессора с отцом Антонием в Белград, а самому, с одною сумою, двинуться в сторону Косово.

Подвозим профессора домой. Приглашает вместе отобедать в ресторанчике. Категорически отказываемся: не за этим прибыли.

— Тогда ко мне.

Благодарим, и тоже отказываемся. Норовит все же показать ресторанчик. Говорим, что рестораны всего Белграда в нашем распоряжении — едем в г. Панчево. Это недалеко от Белграда. Подъезжаем к нефтеперерабатывающему комбинату. В его ограде ютится монастырь. Здание без стекол: здесь бомбили. Нажимаю на кнопку звонка — безрезультатно. Спрашиваем у прохожего — тот с удовольствием вступает в беседу. Неожиданно подъезжает настороженный вооруженный охранник с рацией. Узнав, что мы из России — смягчается. Пробует по рации связаться с кем-нибудь из монастыря. Бесполезно.

— Нэма.

— Хвала, — как прирожденный серб благодарит отец Антоний.

Едем в город. Заходим в реставрируемый Храм, внешне схожий с костелом. Посещаем Собор. (Иконы слабого письма. На подсвечниках — огромные толстые свечи с надписанными на них именами и фамилиями усопших). Пожилой алтарник-искушенец приглашает к местным священникам. Подходим к церковному дому. За круглым столом, в тенечке, благодушествуют отцы — протоиерей и иерей. Иерей помоложе, настоятель в почтенном возрасте с седой подстриженной бородкой, с прокуренными до желтизны усами. Приветствуем друг друга.

— Кушать будете? — встречают первым вопросом.

— Хвала, хвала, — благодарно отказываемся.

— Кофе?

От кофе не ускользнуть. Садимся за столик. Прихожанин выносит бутылку шливовицы (самогона из слив) с деревянным Крестом внутри. Это что-то новенькое. Оказывается, целебный источник может быть и такого рода. Иерей привычным движением достает сигарету, щелкает зажигалкой (кажется, здесь это не считается грехом), затягиваясь, приглашает на Службу.

— Хвала, но нам нужно возвращаться.

Тепло прощаемся, едем в Белград. Машину останавливают военные — молодые ребята. Узнав, что мы из России, спрашивают иконки, целуют руку. Старший, указывая перстом на небо, просит молиться о них. Да, помощи ждать больше неоткуда.

— Здесь целуют руку священнику только монахи и военные, — подмечает внимательный отец Антоний.

Прибываем в монастырь. Искушеньица ставит в келью блюдо с черешней.

— Такой крупной в Молдавии нет, — благодушествует отец Антоний.

— Звонить в Кишинев думаете? — отрываю его от приятного занятия.

— Сегодня обязательно, завтра выезжаем, в дороге не дозвониться.

Мне тоже нужно позвонить в Минск. Но это можно будет сделать вечером. В монастыре ворота закрывают рано. Чтоб не беспокоить матушек (неизвестно, когда дозвонимся), говорим, что ночевать не вернемся. Искушеньица тревожится за нас:

— Изволте овамо.

— Хвала, хвала, — благодарим свою благодетельницу, (единственное, что мы хорошо усвоили).

Центр города. Для путешествия автостопом в Косово нужно поменять доллары. Идем по многолюдному белградскому Арбату. Первый же встречный мужчина возвращается обратно, приводит нас к поште. Кишинев занят, Минск не отвечает. Звоню в Петербург, прошу сообщить в Кишинев, Минск, Полоцк, что мы уже два дня в Белграде, что все хорошо.

И снова идем вдоль фонтанов, магазинов, киосков. Белградцы никуда не торопятся. Сидят у фонтанов, за столиками, прогуливаются под мгновенно чернеющим небом. Виднеются всполохи молний. При такой духоте грозы не миновать. И, в самом деле, задул ветер, загрохотало, загромыхало, по мостовой загулял ливень. Но мы уже забрались в машину. Сегодня (а может и не только сегодня) это наш отель.